Николаевская Россия середины 1820-х — середины 1850-х гг. была временем контрнаступления власти на общество в ее стремлении предотвратить проникновение революции из Европы в Россию. Империя Николая I превращалась в жандарма Европы, но внутри страны назревал конфликт, который привел к первой революционной ситуации, побочным продуктом которой стали знаменитые буржуазные реформы 60-70-х годов XIX столетия.
Николаевская Россия: первый и последний акт дворянской революционности
Начало Николаевской России ознаменовалось выступлением декабристов. Сам заговор в офицерской среде сложился до воцарения Николая Павловича, но открытое выступление произошло в самый отчаянный момент междуцарствия и вышло спонтанным. Оно обнажило всю слабость и обреченность дворянского протеста и оказалось не только первым, но и последним актом дворянской революционности. Высшее сословие успело уже настолько отдалиться от народа, что самопожертвование отдельных его представителей было воспринято как барское чудачество, а по большей части просто народом не замечено. Николай I жестоко расправился с восставшими, прежде всего, как с предателями интересов своего сословия, чем навсегда отбил у дворянства охоту к антиправительственным выступлениям. Поэтому главным действующим лицом дальнейшего общественного движения сделалась другая социальная группа. На смену дворянам пришли разночинцы.
Лучшие сыны своего сословия
После поражения декабристов лучшие представители дворянского сословия попытались шире взглянуть на роль и предназначение власти для судеб России. Весьма характерны в этом отношении взаимоотношения А.С.Пушкина и Николая I. Конечно, симпатии Пушкина были на стороне декабристов. Лишь чистая случайность и его собственное суеверие помешали ему быть в столице в момент восстания на Сенатской площади. В этом смысле он (как, впрочем, и Чаадаев) был осколком декабристского движения, отброшенным жестокими событиями от эпицентра дворянской революционности. Но Пушкин был до мозга костей дворянин, болезненно относившийся к недостоинству многих сановников («Мой дед не торговал блинами. В князья не прыгал из дьячков…»). Личные беседы с Николаем Павловичем убедили его в том, что перед ним один из умнейших и достойнейших людей России. Он разделял патриотическое презрение императора к невежеству европейской русофобии типа Астольфа де Кюстина («Клеветникам России»). Его «История Пугачевского бунта» свидетельствует о том, как тонко и глубоко понимал он положение и характер русского народа, но он был так же бесконечно далек от народа как и все декабристы, сыны своего сословия.
Николаевская Россия: разночинцы как социальное явление
Разночинцы были межсословным явлением. В их составе мы видим выходцев из самых разных слоев — дворянства (особенно мелкопоместного и беспоместного служилого), духовенства (особенно белого приходского), купечества (особенно мелкого), мещанства (особенно торгово-ремесленного), крестьянства (главным образом промыслового, живущего в городах), работного люда разного рода занятий. Всё это была преимущественно молодежь, особенно студенческая, учителя, врачи, литераторы. У них не было сословной спайки, как у дворян, и они не были связаны с властью и со светским обществом, более того, они демонстративно подчеркивали отсутствие этой связи и даже гордились этим. Из этой среды и выработалось главным образом такое уникальное явление, как русская интеллигенция (термин, введенный в культурный оборот в 1860-х гг. писателем Петром Боборыкиным). Пассионарность разночинцев нарастала с каждым десятилетием и отличалась решительностью и радикализмом. Впервые высокая энергия молодости выступила не на стороне государства.
Николаевская Россия: философские баталии
Так же, как и дворянские революционеры, разночинцы ориентировались на западные идеи, главным образом французские и немецкие. Причем, если у декабристов (П.Пестель, Н.Муравьев) путеводной звездой была Великая Французская революция и соответственно преобладали идеи французских просветителей, то новое поколение интеллигенции было увлечено немецкой философией и прежде всего натурфилософией Шеллинга. Огромной популярностью пользовались лекции ученых-естествоиспытателей, в частности профессора М.Г.Павлова, который при стечении студентов всех факультетов Московского университета излагал шеллингианскую теорию познания как введение в теорию земледелия, что производило впечатление прекрасного дворца в качестве прихожей в крестьянскую избу. Павлов был великим ученым, может быть вторым после Ломоносова. В его посмертных бумагах был обнаружен трактат о строении ядра атома. Задолго до Резерфорда он открыл эту страшную тайну ядерной физики, но не решился опубликовать свое открытие, ибо оно слишком опережало свое время и было отрицанием ньютоновской парадигмы. А может быть понимал всю опасность нового знания.
Николаевская Россия: властители дум молодого поколения
Властителями дум выступали авторы статей в популярных журналах, влияние которых достигло невообразимых высот. Вокруг них формировались кружки, в которых шла довольно интенсивная умственная работа и складывались идейные направления. В отличие от времен Екатерины II и Александра I, они выражали и формировали настоящее общественное мнение, а не мнение узкого круга дворянства с его «высшим светом». Поэтому цензура внимательно следила за событиями в литературной среде и не колеблясь закрыла доступный для широкой публики журнал «Московский телеграф» Н.А.Полевого, оставив на плаву более элитарный рупор шеллингианства «Телескоп», издававшийся профессором эстетики Московского университета Н.И.Надеждиным. Так что идеи Канта и Шеллинга получили в России дальнейшее распространение. Натурфилософия, проистекающая из религиозной догматики не казалась правительству опасной. Однако, появление на страницах журнала «Телескоп» скандального «Философического письма» П.Я.Чаадаева кончилось тем, что журнал был закрыт, Надеждин сослан в Вологду, а Чаадаев был официально объявлен сумасшедшим.
Идейный багаж власти
Правительство сделало свой идеологический ход. Министр народного просвещения С.С.Уваров выступил со своей теорией «официальной народности», основанной на знаменитой формуле: «Православие, самодержавие, народность», и вольные рассуждения Чаадаева о преимуществах католичества перед православием и ущербности исторической судьбы России были не к месту. Правительство вступило в открытую борьбу за господство в общественном мнении. О судьбе России высказался даже шеф жандармов А.Х.Бенкендорф: «Прошедшее России было удивительно, ее настоящее более чем великолепно, что же касается до будущего, то оно выше всего, что может нарисовать себе самое смелое воображение». Демонстрировать вольность мысли становилось небезопасным. Поэтому общественное мнение дозволялось только в философских дискуссиях и литературной критике. Идейный багаж власти оказался слишком скудным, чтобы вступить в открытую борьбу с интеллигенцией. С тех пор и вплоть до П.А.Столыпина никто из правительства не решался публично высказываться на идеологические темы и формулировать программу власти.
Студенческие кружки
Тем временем в молодежных кружках все явственнее звучали социально-политические мотивы. Характерны в этом отношении судьбы студенческих кружков в Московском университете. Кружок Станкевича, преимущественно философский с шеллингианским направлением и с участием Павлова и Надеждина, взрастил тем не менее таких ярких впоследствии социальных полемистов как В.Г.Белинский, К.С.Аксаков, Ю.Ф.Самарин, М.Н.Катков, Т.Н.Грановский, М.А.Бакунин. Здесь что ни имя, то настоящее знамя таких направлений, как революционная демократия, славянофильство, западничество, консерватизм, анархизм.
Кружок Герцена не располагал столь блестящим набором имен, но достаточно было одного А.И.Герцена с его ближайшим другом и единомышленником Н.П.Огаревым. Этот кружок за его социально-политическую направленность сразу же был взят на заметку правительством и вскоре раскассирован. Герцен отправился в вологодскую ссылку, а по возвращении из нее уехал за границу, где и развернул свою революционную агитацию. Его журнал «Колокол» внимательно изучали даже в правительстве.
Разумейте, языцы и покоряйтеся!
После волны революций, прокатившейся по Европе в 1848 г., правительство резко изменило свое отношение к казалось бы безобидным философским кружкам. Николай I воспринял установление республики во Франции как вызов для России. Узнав о революции, он в страшном волнении явился во дворец наследника Александра Николаевича, где проходил бал и, выйдя на середину залы, провозгласил: «Седлайте коней, господа! Во Франции объявлена республика!». Затем последовал Манифест 14 марта 1848 г., заканчивавшийся словами из Библии: «С нами Бог! Разумейте языцы и покоряйтеся, яко с нами Бог!» По просьбе австрийского императора Николай направил русскую армию под командованием фельдмаршала Дибича для подавления венгерского восстания, чем спас монархию Габсбургов от революционного крушения. Этой истерией объясняется особая жестокость по отношению к студенческому кружку Буташевича-Петрашевского, члены которого были осуждены на каторгу с предварительной инсценировкой смертной казни. В рядах петрашевцев оказался и великий русский писатель Ф.М.Достоевский.
Николаевская Россия: параллельная история русского духа
В русской общественной жизни существовало мощное течение, точнее целая подземная река параллельной истории русского духа, представленного сектантством и расколом. При Николае I прежде более или менее терпимое к ним отношение резко изменилось в репрессивную сторону. Сектантство было поделено на более вредное и менее вредное. Критерием выступало отношение сект к правительству (молитва за царя) и официальной церкви (исполнение обрядов). В результате многочисленные, жившие в нравственной чистоте, духоборы и молокане, поселенные при Екатерине II и Александре I на «молочных водах» в Таврической губернии и мирно занимавшиеся своим хозяйством, но не шедшие на компромисс с православной церковью и властями, были, как «вреднейшие», подвергнуты выселению на Кавказ и в Сибирь, а также отдавались в рекруты. Напротив, адепты тоталитарных сект типа хлыстов и скопцов, которые искусно мимикрировали под православных, притворно исполняли положенные обряды и старались не ссориться с местной властью, хотя и были признаны «вреднейшими», но серьезным гонениям не подвергались.
Староверие как социально-экономическая сила
Положение староверов также резко ухудшилось. Раздробленное на многочисленные течения и согласия движение раскольников, тем не менее, стойко держалось. Староверы-поповцы даже смогли, благодаря Константинопольскому патриарху, получить доступ к церковной иерархии и рукоположению собственных иереев. Предпринятое правительством экспедиционное исследование состояния раскола привело чиновников к неутешительным выводам: раскол не сокращается, а напротив растет, укрепляется экономическое могущество староверия, благодаря богатому купечеству, которое сплошь и рядом придерживалось старой веры. Еще большее изумление вызвали открывшиеся симпатии к коммунистическим идеям и солидарной экономике, что вообще не вписывалось не только в монархическую идею «официальной народности», но и отрицало капиталистическое хозяйствование.
Война с расколом
Правительство Николая I объявило расколу настоящую войну. Были закрыты староверческие комплексы в Москве (Рогожское и Преображенское кладбища), в Саратовской губернии на реке Иргиз посланные на расправу войска взяли штурмом староверческие монастыри. Был нанесен удар и по хозяйственной жизни староверов. Указ императора предписывал перерегистрацию капиталов купцов-старообрядцев через год и запрет на регистрацию детей вне православной метрики. Это поставило гонимых в тяжелое положение и вынудило их массово записываться в православие или на худой конец в единоверие. Однако, это не привело к сокращению численности уклонившихся в раскол, о чем свидетельствовала секретная статистика III Отделения. Зато резко усилила антиправительственные настроения в этой среде. Пропасть между официальной и народной идеологией была даже большей, нежели между правительством и интеллигенцией.
Народ и элита
Таким образом, внутренний идейно-нравственный раскол в Николаевской России резко усилился. На фоне расхождения интересов дворянства и народа это принимало угрожающие черты. Народ отказывал российской служилой элите в лице поместного дворянства и чиновничества в праве на ее привилегии.
Его все больше раздражало европейничанье высших сословий, их иноземный облик, отказ от родного языка и платья. Но наибольшее возмущение вызывало жестокое и несправедливое крепостное право. В деревне быстро разносились всякие самые невероятные слухи о воле, о спрятанных помещиками царских указах, о свободных землях Новороссии, об освобождении путем вступления в ополчение и пр. Очень напугало власти широкое «трезвенное движение» крестьян против засилья откупщиков питейной торговли. Это была пороховая бочка, запалом к которой могло послужить все более массовое движение разночинцев, которые все чаще заявляли о себе как о борцах за народное дело.